Мы собрались, чтобы попытаться найти спасительную нить Ариадны, которая бы вывела нас из лабиринта накопившихся проблем. Дело это непростое, но все мы знаем, что из любого лабиринта есть выход. И если вместо того, чтобы искать его поодиночке, мы возьмемся за руки, выход будет найден намного скорее. 

Я убежден, что самой верной нитью Ариадны является культура. Культура – уникальное достояние человечества, движущая сила его духовного прогресса, и это нетленный мост между народами. Настоящее искусство очищает и возвышает народы, прививает им культурный иммунитет. Когда культура оттесняется на периферию общественных процессов, вакуум заполняет варварство, ведущее к разрушению общества. 

И в этом контексте роль деятелей литературы и искусства неоценима. Они, как степень в математике, возводят национальные культуры в планетарную степень. 

У нас есть культурная политика, но хотелось бы видеть ее более эффективной. Необходимо реально поддерживать само творчество и творцов, принимать специальные приоритетные программы. Потому что авторы, поглощенные борьбой за личное выживание, все реже задумываются о благе общества и потребностях самого искусства. А без талантливых произведений, двигающих вперед национальные культуры, и межкультурный диалог не будет достаточно продуктивным. 

Мой опыт редактора издательства «Эхо Кавказа» свидетельствует о том, что существует широкий интерес к культурам Кавказа, неутоленная жажда общения между писателями и деятелями искусства самых разных регионов страны. Но, вместе с тем, опыт свидетельствует и о том, как трудно делать подобные объединяющие издания, когда культурно-стратегическая необходимость подавляется экономической нерентабельностью. 

Сегодня мы увидели замечательную выставку. Женщины – душа народа, хранительницы великого таинства жизни. И когда искусство откликается на их чаяния, рождаются замечательные произведения, несущие надежду на лучшее. 

Именно таким образом, еще в V в. до нашей эры, был изобретен способ примирения противоборствующих сторон. В комедии Аристофана «Лисистрата» уставшие от бесконечных войн женщины Афин и Спарты заперлись в храмах и не вернулись к мужьям, пока те не заключили мир. Ждать пришлось недолго. Когда мужчины лишились радостей жизни, их боевой пыл быстро угас а война потеряла всякий смысл. 

На Кавказе женщина могла остановить вражду, бросив между соперниками свой платок. И таких примеров множество, у всех народов. 

Кавказ всегда был полиэтничным и многоконфессиональным. Люди веками жили рядом, учились друг у друга, становились кунаками, вместе решали общие проблемы. 

Даже в период Кавказской войны, в имамате Шамиля национализм считался тяжким государственным преступлением, а за счет казны строились не только мечети, но и церкви, костелы, синагоги. Сам российский император признал в Шамиле, своем, казалось бы, противнике, человека высокого благородства, иначе бы не возвел его в потомственное российское дворянство. 

Кавказская история выработала множество форм взаимодействия культур, миротворчества, способов урегулирования разногласий. Об этом и многом другом я написал в книге «Повседневная жизнь горцев Кавказа», которую с удовольствием дарю Фонду. 

Чтобы построить лучшее будущее, укрепить государство, создать развитое гражданское общество потребуется сплочение духовных сил, вся наша национальная энергия. Иначе все мы, независимо от национальности, окажемся на задворках истории. 

История сохранила впечатляющие примеры того, как музы брали верх над пушками. Воспетый Пушкиным Кавказ сделался местом паломничества литераторов. Именно здесь русская литература обрела новое свежее дыхание, звала к миру и братскому сосуществованию. 

Александр Бестужев-Марлинский попал на каторгу после восстания декабристов, а затем был сослан на Кавказ воевать против горцев. Но его кавказские повести позволили по-новому увидеть Кавказ, жаждущий мира, а не войны. «Не ищите земного рая на Евфрате, он здесь...» – писал Бестужев, сроднившийся с Кавказом, как перелетная птица, обретшая родину вдали от гнезда. Искренне восторгаясь горцами, видя в них братьев по духу, Бестужев восклицал: «Черт меня возьми, какие удальцы, что я готов расцеловать иного!» 

Именно в те времена зародилась культурная традиция, обретшая со временем славу классической русской школы перевода. Россия и мир начали узнавать Кавказ через самих кавказских писателей, произведения которых стали неотъемлемой частью общероссийской культуры. 

Почувствовать язык, душу народа, передать ее средствами другого языка, имеющего иную образную традицию – это миссия, имеющая неоценимое культурное и просветительское значение. 

Это чем-то сродни древней кавказской традиции аталычества – когда семьи обменивались детьми, которые росли у кунаков, а затем возвращались в родные семьи с новым опытом, культурой, а порой и невестами. 

К сожалению, сегодня переводческая традиция оказалась на грани исчезновения. А без нее даже самые талантливые произведения современных национальных авторов останутся неизвестными широкому читателю. 

Замечательно, что в нашем Круглом столе принимают участие выдающиеся деятели отечественной культуры и любимые народом писатели. Мы услышали их чудесную поэзию и прекрасные переводы, сделавшие произведения национальных авторов родными широкому российскому читателю. 

Расул Гамзатов сравнивал переводчиков с летчиками, доносившими его стихи до всех уголков планеты. Уверен, что будь он сегодня с нами, то непременно принял бы участие в этом важном разговоре, как он сделал это при проведении первого Круглого стола в 2001 году. Тем более, что Р. Гамзатов был членом Президиума фонда «Мир Кавказа», с Президентом которого – Ахсарбеком Хаджимурзаевичем Галазовым его связывала долгая и добрая дружба. 

Тогда Р. Гамзатов говорил о важности согласия, о необходимости прощать друг другу прошлые обиды ради доброго будущего. 

Последние годы я много общался с Расулом Гамзатовичем, издавал его книги, снял о нем фильм, переводил его удивительную поэзию. И я благодарен судьбе за эту незабываемую школу. 

Переводить Гамзатова после таких мэтров, как И. Сельвинский, Н. Гребнев, Я. Козловский – это было испытание. Но вдохновляло то, что, может быть, впервые это будет прямой перевод с аварского на русский, без подстрочника. Как и надежда постичь то особенное, что роднит поэзию Гамзатова с вечностью. 

И мне кажется, что последняя, во многом исповедальная поэма Расула Гамзатова «Времена и дороги», которую мне довелось перевести, могла бы стать значимой и органичной частью нашего сегодняшнего форума. 

Расул Гамзатов 

Времена и Дороги 

Шапи Казиеву 

1.

В заснеженном окне встает рассвет, 

Уже декабрь, который мне пророчит, 

Что к белым журавлям еще короче 

Мой путь теперь, 

и возвращенья нет. 

Мой алфавит немало пострадал, 

Пока до буквы «Ш» от «А» добрался, 

Шапи, в календаре моем остался 

Листок последний. 

Я его сорвал. 

Не уцелели башни грез моих, 

Их глыбы катятся легко и грозно, 

Вниз увлекая трепетные весны, 

Любовью наполнявшие мой стих. 

Морская ширь все примет без печали, 

И с толщей вод сольется толща лет... 

Уже декабрь. Пора... 

И все же – нет! 

К зиме суровой я готов едва ли... 

2.

Я не готов, я вовсе не готов, 

Я абиссинцам шлю приветы бодро. 

И к моему писательскому одру 

Не торопите вечности послов. 

Пускай я таю, как в ночи свеча, 

В моей душе еще немало света, 

Еще хочу я странствовать по свету, 

Пренебрегая мнением врача. 

Нетрудно было изменить маршрут, 

Но плох мотор, и колесо пробито... 

Куда спешу я колеей изрытой? 

Пути такие к счастью не ведут. 

Хотел отведать время – не созрело. 

Когда созрело – ели без меня, 

Когда досталось – выплюнул, кляня, 

Я это время, что прогнить успело. 

Живу иль нет – не знаю я, не знаю. 

Я проиграл любви последний матч. 

И, как вратарь, поймавший трудный мяч, 

Свою седую голову сжимаю. 

3.

Я стал седым, стал белым от того, 

Что сладкие мне боком вышли груши, 

Которые с начальством мирно кушал... 

Виню себя, и больше никого. 

Мне исколола, исколола грудь 

Игла уже пустого сожаленья, 

О том, что тех, чье место в отдаленьи, 

Я приближал, не разглядев их суть. 

Как ветка персика любовь моя цвела, 

Пока от града не прогнулась в пояс. 

И между нами встал товарный поезд, 

Когда меня любимая звала. 

Во все вокзальные я бил колокола, 

Но замер поезд, как осел на льдине, 

Толкал назад, тянул вперед... 

Поныне 

Стоит состав – железная гора. 

Его ль вина – там красный свет горит, 

И путь закрыт. Дежурный – в амнезии. 

А позади – несчастная Россия 

На рельсах, как Каренина, лежит. 

4.

А тот, кто обещал на рельсы лечь, 

Стал режиссером этого позора. 

Его бояр бесчисленная свора 

Не собиралась ничего беречь. 

Пока кругом неслось на все лады: 

Дзержинский, миновало ваше время! 

Лукавых мудрецов лихое племя, 

Распродало Вишневые сады.

 

Нам новые законы написали, 

И принялись по-своему рулить, 

Да так, что все сумели растащить... 

А виноватых нет... И не искали. 

Как партизаны, в Беловежской пуще 

Биллиардисты били по шарам. 

И разогнали по своим углам 

Пятнадцать неделившихся республик. 

Я собираю те воспоминанья, 

Как облако – дыхание озер, 

И в Думе моих мыслей снова спор, 

Как вечером на сельском годекане*. 

5.

Не знаю, я не знаю что за снег 

В горах такое породил ненастье. 

Иль это время, полное напастей, 

В засаде поджидало, как абрек. 

Что за очки у сердца моего? – 

Минувшее ясней того, что рядом. 

Каким меня окутывает чадом, 

Что впереди не видно ничего? 

И в небесах не разглядеть уже 

Звезду, что вдохновение дарила, 

Звезда другая в небе засветила, 

Расплатою грозя на рубеже. 

 6.

Но даже звезды, кажется, мельчают, 

Они все дальше от людских невзгод. 

Как сестры, что поссорились, и вот – 

Друг друга уж давно не навещают. 

Похожи на окурки сигарет 

Мои давно забытые дороги. 

И как бутылок выпитых осколки 

Блестят обломки тех беспечных лет. 

Тропинки горные похожи на веревки, 

Что в скирдах хлеб от ветра берегут. 

А мои весны змейками бегут 

В сияньи молний с редкою сноровкой. 

Змея линяя, сбрасывая кожу, 

Становится сильнее и мудрей. 

Людская совесть, в саже наших дней, 

На черных змей становится похожа. 

7.

Достоинство таится, точно вор. 

Народу много – но людей так мало. 

В пыли любовь, и схоронили славу. 

Но мы без них – уже не дети гор. 

Чины, чины, чины, чтоб им пропасть, 

Честь отдающим кошелькам бездонным. 

Пусть знать и челядь сгинут в брани кровной, 

Закрыв свою прожорливую пасть. 

Летать рожденных ползать научили, 

Рожденных ползать – вижу в облаках. 

Есть ноги из голов, прости Аллах, 

И головы, которые ногами были. 

Налей мне “белой”. В этой кутерьме 

Не выпив, не смогу я разобраться. 

А так – пойму я что-то, может статься... 

Но врядли и она поможет мне. 

8. 

Прощай, что было, было и прошло, 

Закрыли тучи призрачное счастье. 

И вот хирург меняет, как запчасти, 

Мне сердце. Мол, состарилось оно. 

Другое сердце пусть дадут другим, 

А мне мое, измученное, ближе. 

Оно еще, по-юношески слышит 

Любви небесной сокровенный гимн. 

И живописец знает в деле толк: 

Чтоб молодым меня увековечить, 

Он на мои натруженные плечи 

Другую голову по-дружески кладет. 

Другая голова – другим нужней. 

Им не достигнуть высоты иначе. 

Я и за две, за сто голов впридачу, 

Не соглашусь расстаться со своей. 

9.

Прощай и ты, лет наших колесо, 

Что целый век старательно скрипело. 

Политиканы тщатся переделать 

Глаза мои и уши заодно. 

Что я услышу новыми ушами? 

Как дуют в горн страны наоборот? 

А что замена глаз мне принесет? 

Увижу ли развязку этой драмы? 

Уж по утрам рассвет не настает. 

А радуга моя в какой темнице? 

Вслед за зимой весне пора явиться, 

Но май в сугробах снова пропадет. 

Как на току упрямые быки 

Молотят вкруговую чечевицу, 

Все, что могло еще со мной случиться, 

Уходит в прошлое, желанью вопреки. 

10. 

Отцовский возраст я преодолел, 

Но не достиг его глубин поныне. 

Наверно есть на то свои причины, 

Что к высоте его я не взлетел. 

Средь сверстников моих – один Гамид, 

В Цада остался – сколь ушло народу!.. 

В аварской поэтической породе 

Я старший – биография твердит. 

Пусть голова моя – не серебро, 

Она не от веселья поседела. 

Пусть в голове не золото, но пел я 

Не для наград, а веруя в добро. 

Как лестница, в неведомую даль 

Кровавыми ступенями уходят 

Мои стихи. 

Останутся ль в народе, 

Забыты ль будут? 

Не узнаю, жаль. 

11. 

Мне Мурсал-Хан не выколол глаза, 

Хоть на красавиц я глазел немало. 

И губы, как Марин, не зашивали, 

Хоть лишнего немало я сказал. 

Ирчи Казак в Сибирь в цепях попал, 

И я там был, но был вполне свободен. 

Как Батырай, за песни о народе 

Владыкам я быков не отдавал. 

И яду мне никто не подносил 

В вине, свадьбе, как Эльдарилаву. 

Я воспевал в стихах Хочбара славу. 

Но на костер, как он, не угодил. 

Без жарких споров я не помню дня. 

Я дерзок был, известный был повеса. 

Но не нашлось в горах у нас Дантеса, 

Который бы хотел убить меня. 

12. 

Не в восемнадцатом родился я году, 

Был мал еще, когда пошли расстрелы. 

В тридцать седьмом мы дружно гимны пели, 

Мальчишки, не понявшие беду. 

В сорок девятом были рукописи целы, 

В космополиты я не угодил. 

В авангардистах тоже не ходил, 

И кулаками вождь в меня не целил. 

Нет, не Махмуд** я. Нет, я не Махмуд, 

Свою Муи не похищал я тайно. 

Я, с Патимат увидевшись случайно, 

Почувствовал – ее мне отдадут. 

Вокруг не замечая ничего, 

Какое счастье мне она дарила!.. 

Мюрид любви – она меня хранила 

Как подданного сердца своего. 

13. 

Я много видел и добра, и зла – 

Был Сталин вождь, а после – вне закона. 

Других вождей легко сдувало с трона... 

“Кузькина мать” – и та не сберегла. 

Сменил Хрущева Леонид Ильич, 

Грудь в звездах – точно коньяка бутылка. 

“Процесс пошел...”. Мы снова на развилке... 

Мне перемен тех странных не постичь. 

Вопросов сотни на моем листе, 

Ответы на которые не знаю. 

И до сих пор еще не понимаю 

Как уцелел я в злые годы те. 

Вы бросьте в море тысячи цветов, 

На дне его лежат мои мечтанья. 

Пусть памятник несбывшимся желаньям 

Летит по небу выше облаков. 

* Годекан – общественное место в ауле, где горцы собираются для бесед, обсуждения новостей и т.д. 

** Махмуд из Кахаб Росо – классик аварской поэзии.