1-й круглый стол

Андрей Битов

«...МЫ ЭТОТ КАПИТАЛ - ДРУЖБУ - ИМЕЕМ»

Я скажу несколько самых общих соображений.

Что-то мы очень удивляемся. Я думаю, что половина бед человечества происходит оттого, что люди не успевают поблагодарить, а пожаловаться успевают. Что же мы так удивляемся, что мы оказались в таком положении? Разве не было ясно достаточно давно, что происходит? Только никогда не удается от прошлого взять только опыт, его запомнить и от него отталкиваться, т.е. брать положительное, все, что мы настрадали, накопили. Получается ровно наоборот. Т.е. худшее забираем, хорошее выбрасываем. Вот такая история. Всем бы хотелось оставить от Советского Союза дружбу народов. А освободиться только, допустим, от коммунизма. Этого почему-то не получилось.

У меня не было каких-нибудь заблуждений, как-то так сложилось, на советский счет. Но империю я эту изучал, любил, знал, тем более что меня никуда из нее не выпускали. И я знал, что случится. Это не значит, что я кому-то мог бы дать хороший совет, меня никто и не спросил. Я знал, что пока было запрещено говорить про партию, про генсека, про Комитет государственной безопасности. Но жизнь потихоньку шла, особенно при Леониде Ильиче. И стало разрешено говорить немножко о национальных корнях, немножко о Родине, немножко о происхождении. Т.е. потихоньку это отпускалось. Был накоплен действительно огромный потенциал. Менталитета возвращали себе свое право на внутреннее существование, иногда секретное, иногда делясь на националистов и на просто интеллигентное отношение к собственной истории. Но во всяком случае все это было накоплено вполне. И только, по-видимому, вожди не знали вплоть до последнего времени, потому что так верили в строчку «Союз нерушимый». Она была так вбита им в подсознание Михалковым, что они как раз одни и не знали, что Союз не нерушимый, что это не один кусок мыла, а что это очень огромная разница, которая еще за годы после Сталина, после прочной империи сумела дифференцироваться еще не на воинственной основе. Ничего удивительного нет.

И тут в присутствии, может быть, гораздо более подлинных поэтов я все-таки позволю себе прочитать одно стихотворение 1973 года, посвященное Гранту Матевосяну, моему близкому другу.

1973 г. Вспомните, действительно «нерушимый», да? Почему я его написал? Я уезжал в очередной раз из Армении, где, конечно, было все так хорошо, замечательно, и с коньячком, и с друзьями, и с шашлычком, и с погодой. И мое северное имперское сердце продолжало то ли весну, то ли осень затянувшуюся. И вдруг такое стихотворение. 1973 год.

Друг мой первый, друг мой черный за горой,

Наступает час последний, час второй.

За грядой Кавказской - новая гряда,

Люди, судьи, годы, моды, города.

А за той грядой - чужая полоса,

Звезды, слава, заграница, голоса.

А за той границей - гладь да тишина,

Чей-то холод, голод, смерть, ничья война.

А за этой тишью-гладью - череда,

Никого, и ничего, и никогда.

А за этой чередою - наш черед,

Слово, дело, крах, молчание и лед.

Твоя мама, моя мама - вот друзья.

Если верить им, то мы с тобой - князья.

Когда я через четверть века прочитал эти стихи, раскопав их в куче неопубликованных, я удивился, откуда же я знал про «ничью войну». Что же мы так удивляемся? Знал.

Сейчас, когда влетели в эти дома, моего сына, которому 12 лет (младшего), в школе учительница спрашивает... Всех об отношении как бы к предмету. Политзанятий нет, но что-то подобное есть, выходит. А он другой жизнью уже живет, чем мы в детстве. Он со мной и в Америке в том числе пожил. И этот мальчик встает (это училка мне рассказывает потом) и говорит, знаете, я там был. (Шкет, нахал, конечно.) «Я там, - говорит, - был. Я знаю Америку. Они так давно к этому готовились и так оказались не готовы».

В 12 лет чего-то уже знает. Правда? Мы обсуждаем. И вот, только что я приехал... Сейчас даже как-то неловко говорить, вспоминая те времена. Я сейчас приехал из Страсбурга, где имел какие-то выступления. Какая-то инвалидная международная команда писательская, которая делает вид, что они международные писатели. Как-то заскучал-заскучал, и никто не говорит ни о зданиях, ни о терроре. Ни о чем не говорят. И вот что я сделал. Тоже от странного чувства, что что-то происходит ужасное, а все по-прежнему не готовы. Потому что самое страшное, что можно сейчас представить, это разговор о том, что Америка получила по заслугам, что давно пора и т.д. А второй полюс этого - чтобы антитерроризм перерос в антимусульманство. И если это раздвинуть, то действительно конец света, и моему сыну не о чем будет рассуждать.

И что же я сделал? Я им прочитал, простите, французам, три суры из Корана. Эти стихи не обладают никаким достоинством, кроме того, что это довольно точный перевод, более-менее слово в слово. Так что не обращайте внимания на стихи. Тем более что многие здесь Коран знают. Но там все написано, что сейчас происходит. И удивляться мало чему есть.

Сура одна 36-я, другая 77-я, третья 99-я. Стихи короткие. Нового ничего не происходит. Просто мы плохо относимся к своей памяти и плохо учитываем свой опыт. И получается порочный круг. А круг порочный - это дьявол. Одна сура такая, 36-я. «О, человек».

Ужель не хочет человек, понять,

Что он из капли создан,

С творцом торгуясь весь свой век,

Забыв, чьи есть вода и воздух,

Он предлагает притчи нам,

Как будто послан мимо цели.

Кто может жизнь сухим костям вернуть,

Когда они истлели?

Создатель Неба,
Ты один

Исполнен необъятным знаньем,

Ты моей воли господин,

И Ты узда моим желаньям.

Иначе только взблеск и вскрик,

И помыслы мои иссякли.

Все это длилось сущий миг,

И бритва воплотилась в капли.

Сура 77-я. «Отсрочка».

Нас шлют вдогонку друг за другом,

И мы летим во все концы,

Оповещая круг за кругом

Весну конца. Конца гонцы,

Мы чертим грани различенья

Добра и зла между собой,

Предупрежденье иль прощенье

Не возвестив своей трубой.

Но что обещано, то будет.

Но не сегодня, не сейчас.

И грешник все еще подсуден

Лишь смерти, как один из вас.

А то, когда погаснут звезды

И распадется небосвод,

Вам не страшней шипов у розы,

Что преподносит вам Господь.

И 99-я. «Азаль-заля» называется, я не знаю точно арабского смысла этого слова, но мне очень звук понравился. А это результат.

Когда в конвульсиях земля

Извергнет бремя,

И будет повернуть нельзя

Вспять время,

То будет явленная речь

Земли и Неба.

Ив ней дано будет испечь

Подобье хлеба.

Разделится толпа с толпой,

Людская лава.

Как разлучает нас с тобой Здесь слава.

Добра горчичное зерно

И зла пылинку

В одном глазу и заодно

Узришь в обнимку.

С терновым лавровый венец

В одной посуде.

И сварят из тебя супец,

А не рассудят.

В тот день, когда вскипит земля,

Азаль-заля.

Вот что-то мы все-таки знали же всегда из того, что должно происходить и происходит. Но из того, что можно сделать... В 1996-1997 гг. я носился с идеей, где-то и опубликовал, даже находились какие-то благожелатели, но потом 1998 г., дефолт, все это рассосалось. Я хотел снять сериал «Империя добра». Все знают «Империю зла». Я хотел снять сериал «Империя добра», объехал как раз «горячие точки». А «горячие точки» не все те, в которых непременно воюют. «Горячие точки» - это еще и края нашей империи, скажем, Калининград, Крым, хотя он тоже воспаленный; Владивосток. Т.е. показать со многих углов эту страну. И чтобы было понятно, что же мы потеряли. А потеряли мы вовсе не советскую власть и не советскую империю, а потеряли мы то, что сами заработали. Потому что человек живет всюду, и как рассказывают, как мы знаем от людей, которые это пережили, он живет и на войне, и в камере он живет, потому что он человек. И он это очеловечивает. Так что эту систему, которая была достаточно бесчеловечна, он очеловечил разными всякими способами. И одним из способов, чтобы продолжать жить в такой очень тяжелой системе, была, конечно, дружба.

Говорят, империя - это танки, ракеты. Я знаю, на чем держалась наша империя. Она держалась на водке. Потому что мы все ее выпили хорошо, и даже народы, которые имели другую культуру винную, научились пить водку и часто предпочитают, в общем, этот здоровый напиток. Теперь на рынке, потому что надо было фрукты-овощи иметь, сейчас, когда идет разборка между черными и не черными, и это все еще накручивается каким-то тайным образом как антикавказское настроение, это уже было, с этим мы тоже жили. Между прочим, даже не столько совместная война, когда все защищали Советский Союз и Советскую Родину, а, например, всеобщая служба в армии. Потому что мы там служили вместе, нам не нравилось служить в этой армии. Я, например, служил в Заполярье в стройбате, это была освобожденная зона, это практически был лагерь с правом голосования в Верховный Совет. Никакой другой разницы там не было. И я помню, как приехала команда чеченцев и ингушей. Они держались отдельно, потому что они не могли есть свинину, а все у нас держалось на этом. И холод минус 40 градусов, и свинина на столах. Не надо думать, что это было хорошо. А хорошо было то, что мы вместе одинаково делили, и одинаково дружили, и одинаково это вытерпели, и одинаково любили. И потом еще, простите меня, русская женщина, конечно. Вот это и есть наши основные танки. Водка, армия, русская женщина и рынок. И когда мы все это дело скрепили любовью, дружбой, слюной, похмельем, всем на свете, вдруг от нас это все вместе с системой отняли. Тогда нормальная неприятность, а где же наш вклад, где же то, как мы натопили улицу? Мы натопили улицу, там стало почти тепло. Где? Верните. И вот тогда политики не лучшего образца или какие-то партийщики затевают разговор, что это сожаление о Советском Союзе, о советской власти и т.д. Да ничего подобного. Это сожаление о том, что мы были людьми, и мы свое человеческое потратили на эту дружбу. Так вот, выходит, никто нам этого не вернет. Предлагают нам вернуть это вместе с какими-то проектами реставрации. Слава Богу, реставрировать историю не надо. А то, что от нас не отняли, мы это имеем в себе, значит, мы можем это продолжать. Я думаю, что тут не надо назначать перерыв в чисто историческом плане. Этот перерыв просто как бы можно объявить не бывшим, потому что мы, мое поколение и поколение перед моим поколением - отцов, все выплатило. Мы этот капитал - дружбу - имеем. И о нем надо печься без разговора о том, что мы потеряли что-то вместе с системой. Не вместе с системой. Это было наше. Нашим оно и должно остаться.

Вот эту «Империю добра» я хотел бы все-таки однажды снять. Но тут дефолт, еще что-то. Потому что это империя добра, которую сделали сами люди. Внутри империи зла.

Вот приблизительно то, что я хотел сказать.

В разделе: