ШАМИЛЬ ДЖИКАЕВ
Манит меня за собой на луга
В сумерки яркий полет светляка.
Листья малины над горной рекой
Шепчут мне что-то с невнятной тоской.
Капля росы на ладони цветка.
Ствол у березы – струя молока.
В этом эдеме отрады ночной
К лону травы ты склонись головой,
Слушай дыханье земли, как родник,
Жажду звенеть утоли, как родник.
1962
***
Холмы Дзомага, как впервые,
Плывут во мгле вечеровой.
Под лепет ветра дня былые,
Как сны, проходят чередой.
Люблю, как жизнь, я наши горы,
Вдали калиновый закат,
Огней бессонных разговоры,
В березах шума перекат.
Мне слава в эту ночь постыла
И солнца яркость не нужна...
В траве – забытая могила,
Нагая в росах спит луна.
Хочу любить и веселиться,
Схватить, как в юности, опять
Березы рыжие косицы,
Колена белые обнять.
Подобную шипучей пене
Я вижу облаков гряду.
Горянке гордой на колени
Устало голову кладу.
Глядеть бы век на эту землю
И пить забвение в веках,
Здесь, на камнях тревога дремлет,
Хохочет радость в родниках.
1964
ТУР
Я – дикий тур. Извечная вражда
Охотников карает род наш горный.
Без стонов умираем мы всегда
На высоте, мы ценим жребий гордый.
Мы – дикари. Безумцы мы подчас,
Не приручить нас даже вкусом соли.
С вершины голой не заманишь нас
На тучную траву, - мы любим волю.
Нас любит солнце, синий окоем
Дает и вдохновенье нам и роздых.
Хоть мало, да красиво мы живем,
С высот срываясь, гибнем мы, как звезды.
1968
***
В пыли барахтался под солнцем воробей,
Зерна он поклевал и жизнью был доволен.
Когда он к луже подскочил попить,
Увидел: там на дне живет большая птица.
И начал потешаться воробей:
«Как низко опустилась эта пташка!»
Что с воробья возьмешь? Не может он понять, -
Над ним орел перелетает небо.
1968
***
Богат я – сокровищ не счесть, как песчинки,
Свой фарн мне оставили Нарты и Чинты[1].
И он не подвластен войне и напастям,
Проклятьям и злу, и вражде неподвластен.
Отчизна! Мне думы твои и печали,
Любовь и судьба твоя знаменем стали.
И пламя, в груди полыхнувшее пламя,
Потопом не сбить, не изранить мечами.
Отчизна как сыном меня одарила
Богатствами речи единственно милой.
Слова – что кувшины с вином темно-русым,
И звуки – желаний волшебные бусы[2].
Когда они медом текут светловатым,
И камни становятся шелком и златом…
И все богатею, как жемчуг, сбирая
Мечты сокровенные отчего края!
1972
СТАРЫЙ ПАХАРЬ
Старик усталый в город переехал,
В селе оставив тяготы и труд.
Борьба с нуждой не угнетает тут, -
И позабылось прежней жизни эхо.
Здесь – на ковре, - клинок, его утеха...
Но часто снится, как волы идут.
Он на пирах стал молчалив и крут,
И не до сказок стало, не до смеха.
Так сыновья, отца жалея старость,
Большой беды накликали обвал...
Была весна. Шел мелкий дождь. Казалось –
Запахло брагой. Вдруг старик пропал...
А у села, где поле наливалось,
На пашне черной – мертвый пахарь спал.
1975.
ПОСТОРОННИЙ
В ущелье лес дремуч и первобытно-груб,
Чащобы здесь шумят и девственные рощи.
Еще я отроком дивился вашей мощи,
И только дуба нет среди зеленых куп.
Вдруг я узрел его... Но разве это дуб!
Стоит он на горе пришибленный и тощий,
Как ветхое гнездо, и веткой не всполощет...
И в сердце стынет боль, и белый свет не люб.
Стоит лохматый куст, измученный недугом.
Скиталец, в в эту жизнь чьей волей он влеком
И отчего грустит на высоте над лугом?
И елей и берез в урочище глухом
Собрался юный хор, и весело подругам,
А он глядит на них увечным женихом.
1977
ЧЕЛОВЕК
Жизнь моя была проста, как правда,
Радостной слезы была светлей.
Честь отчизны – вот моя отрада,
Мой портрет написан кистью дней.
Из немногих слов сложилась повесть:
Созидатель, пахарь и солдат –
На эпохе их писала совесть,
Совершая огненный обряд.
1977
РАЗГОВОР С СЕРДЦЕМ
Порой орла в полете схватит буря,
Костер задует, реющий в ночи,
Но солнце снова встанет в дымной хмури,
И даже в склеп врываются лучи.
Я – только влага родника живого,
Я – синий всплеск, а не кувшин вина,
Развеселяясь, мое не скажут слово,
Забудут смысл пророческого сна.
На валуне стою в речном разливе,
И, обступив меня со всех сторон,
Грозит поток, вскипает все бурливей,
Как песня сбитой птицы, рвется сон...
Бывало, буря жизнь мою ломала,
Но к новым бурям призывает медь,
Порой орел снижается устало,
Чтоб снова в небо синее взлететь.
А в сказках – белый с черным – два барана,
Людской судьбой играют, и кому
Приснится белый – бросит в свет багряный,
Приснится черный – зашвырнет во тьму.
Я верю: тень вернется к свету снова,
В чертоге неба счастье ждет меня,
Но если небо не услышит зова, -
Обступит бездна, каменя.
Пылай же, сердце, от любви великой,
Гори, чтоб солнце родилось в огне,
Стань колоколом, разорвись от крика
Гул устремив к небесной вышине!
1978
ВЕРШИНЫ ГОР
На высях гор обычно облака
(Во всем подобны мудрым старцам горы),
Но блещут их алмазные уборы,
Ведь к ним и солнца пламенность близка.
Гора всегда в чадре из ледника,
Но там, в груди, - вулканы гневной ссоры,
Гор блеск и мрак равно пленяют взоры,
Нет лишь у них на свете двойника.
До них не доберется гад ползучий,
Долины пыль не долетит до кручи,
И мхом глухим не обрастет чело.
И, пусть печальна и черна вершина,
Как брызги солнца, в сердце исполина
Бурлят ручьи, и нам от них тепло.
1978
БЕЛЫЕ БЕРЕЗЫ МОЕЙ ОСЕТИИ
Стоят в горах весенние березы, -
Стан горделив, наряд красив и прост.
И долог взгляд зеленоглазой грезы,
Ввысь устремленный в ожиданьи звезд.
Стволы во мгле, как свечи, замерцали,
И водопады спят, утомлены,
И льется с неба музыка печали,
И дремлют горы в золоте луны.
Когда же небо мягко возгорится,
И огоньки затеплятся в ночи,
К ним тянутся березы вереницей,
Как светлые и грустные лучи.
То дочери Осетии печальной,
Невесты дней военных, до сих пор,
Не сбросив белизны своей венчальной,
Ждут женихов, стоят на склонах гор.
Как юноши, вернувшись с поля боя,
По Млечному Пути к толпе берез
Идут огни, и, глядя в голубое,
Невесты удержать не могут слез.
1980