Билял Лайпанов

Рус/Eng

Источник: «Люблю я Кавказ», поэтический сборник, М., 1988

Перевод с карачаевского В. Лапшина

Я не из тех, кто говорит уныло:

«Коль завтра в гроб, неужто жить не грех?»

Хоть помню я, что ждет меня могила,

Я не могу сдержать счастливый смех.

О смерти помню, но по жизни милой

Под черный марш я не пойду долой.

Тот по душе мне бык, что дерзкой силой

Соперничает с грозною скалой.

Не с нами пусть, а с лютою бедою

Разделается горе-маета.

С небесною меня сроднит звездою

Зеленая и стройная мечта.

Вот почему я жажду дел бессмертных,

Я как поэму сотворю судьбу.

И потому, что тлеть нам всем в гробу,

Быть должен год резвей веков несметных,

Опережая времени гоньбу.

Я обречен на смерть, но не премину

То создавать, что по плечу богам.

И камень мертвый, брошенный в пучину,

Дарует волны жизни берегам.

***

Себя я ненавижу иногда,

Напрасные дела припоминая

И суетных речей самолюбивый бред.

От запоздалой злости и стыда

Я стискиваю зубы, изнываю,

И мочи нет глядеть на белый свет.

О, дни мои, настало время мести:

Вас .разума пронзило острие!

О, сердце, в пламени, и совести, и чести

Горящее мое!..

***

Чем тяжелей громоздкая поклажа,

Тем глубже след медлительной арбы.

И это хорошо ребенок знает даже,

Но лучше те быки, что трут ярмом горбы...

Мы тяготой своей, другому неизвестной,

Невольно дорожим, и в памяти дорог

Под грузом славных дел, под гнетом ноши крестной,

Мы оставляем след — и долог, и глубок.

***

«Когда умрет родной язык —

Погибнет белый свет»,—

Индеец дряхлый говорил, как снег седой старик.

Могильным камнем, сердце, стой, крепись

под вихрем лет;

Старик — Последний, сгинет с ним народ, язык живой,

Его кручину не объять и бездной мировой.

Мать похоронишь — через год смирился и привык,

Но что же будешь делать ты, когда умрет язык?

Оплачешь всю свою родню — забудешь в свой черед,

Но что же будет на земле, когда умрет народ?

***

Барашек связанный лежит покорно

На травке, головою на восток.

В глазах беспомощно мерцает беспокойство.

На пастбище отара мирно блеет,

Журчит в долине резвый ручеек.

Как жизнь сладка! Барашка гладит мальчик,—

В руке — кувшин, студеною водой

Он перед смертью напоил бедняжку...

Засучены у взрослых рукава,—

Барашка им не жаль, они мечтают

О шашлыке... Дрожа, мальчонка смотрит

В глаза овечьи, добрые по-детски,

На губы мягкие с присохшею травинкой,

И что случится — видится ему

Ужасным и несправедливым...

Солнце, Немое солнце навсегда угасло

В глазах ягненка... И глаза, и нож

Кровавый не забудет сердце мальчугана,

Когда поэтом станет он уже.

***

И тьма ночная в сокровенный час

Невольным страхом потрясает нас;

Иллюзиям и миражам, однако,

Мы отдаемся, не боясь их мрака.

Когда же небо басом громовым

Заговорит пророчески над нами

И ослепит зловещими огнями,—

Тогда нам ясно, кто мы перед ним;

Кто мы такие — в горе сознаем,

Когда грозит потопа беснованье,

Огня разбой, планеты содроганье,

Лавины рев и камнепада гром...

Увы, людская память коротка,

Кумиров сотворяем на века —

И сокрушаем их рукою скорой,—

Нет бы друг другу верной стать опорой!..

Страннее нет существ наверняка!

***

Прочь от исканий и ничтожных, и напрасных,

От слов пустых и разговоров праздных,

Прочь, в горы вечные, к сияющим снегам,

Чтобы из сердца крик восторженный рванулся

И молнией метнулся От радости по молодым лугам.

Туда, где с древности безлюдела громада,

Туда, где и болтун замрет в немой тиши,

Страшась лавин, лютующих от взгляда.

Пускай на миг, но все ж туда спеши,

Чтоб раны заживить тоскующей души,

Чтобы не мучила досада:

Ты зубра счастья изловить хотел,

Но даже тур за скалы улетел.

Пускай не насовсем, но все ж туда, подальше,

Чтоб ладить с совестью без страха и без фальши,

Чтоб, радостей и бед земных постигнув рок,

Своих ты устыдиться мог.

Пускай не навсегда, стремись, не уставая,

В те дали светлые, где бездна голубая

Души очистится дыханьем высоты,

Где человечества воспримешь ты

Все думы и мечты!

КОЛОДЕЦ

Глянул я в сухой колодец,— даже дрожь меня взяла:

В нем сплошная паутина, и седа, и тяжела.

Мерзко гадами, червями и кишел он, и смердел.

В сердце черное твое я с содроганьем посмотрел.

Воду лил в сухой колодец, лил я воду дополна

И не знал, что в яд смертельный превращается она.

Тяжко мучился и чахнул тот, кто воду пил мою.

И тогда ошибку понял я жестокую свою:

Не проснется ключ в колодце, не заблещет небо в нем,—

Будет мертвою водою влага, что в колодец льем.

Глянул я в сухой колодец,— и озноб меня забил:

Неужели он таким же и в иное время был?

В сердце черное твое я с отвращеньем посмотрел:

Неужели в нем от века свет небесный не горел?

Что же делать мне с колодцем,—

Может, до ночной звезды

Выкопать его поглубже,

Чтоб добраться до воды,

Иль землей засыпать яму, чтоб никто и никогда

С бесполезною надеждой не заглядывал туда?

В разделе: