- Расул Гамзатович, у вас были трагические строки о Шамиле, он через всю вашу поэзию прошел. Что этот человек для вас символизирует ? Его называли англий­ским шпионом, теперь он - объединитель Дагестана с Россией...

- Имам Шамиль - фигура очень сложная и про­тиворечивая. Мой отец написал большую поэму о Шамиле, у меня дома висели его портреты, я был воспитан в любви к нему. Потом я стал коммунис­том и твердо верил, что все, что говорит ЦК, - это правильно. Я не избегал крайностей, присущих времени, и, как следствие, писал о Шамиле отри­цательно. Меня в народе не проклинали, но осуж­дали - старики, читатели. Я тогда впервые заду­мался - как много народа хранит о нем память. Ведь в ранней молодости я думал, что Шамиль это про­сто легенда, но позже я понял, что он очень много значит для Дагестана. В книге «Мой Дагестан» и в отдельном сказании я написал о Шамиле. Сегодня идет крен в другую сторону. Роль отдельной личнос­ти в истории поднимают выше, чем роль целых на­родов. Никто не может отрицать, что Шамиль был велик. Ему были покорны многие нации, и теперь каждая хочет воспользоваться его славой. И чечен­цы, и русские, и многие другие хотят использовать его имя. Из Шамиля не раз пытались сделать знамя борьбы, но у сегодняшних знаменосцев на уме только деньги. Я смотрю немного дальше. Хотя лозунги Шамиля и сходны со многими нынешними - сво­бода, независимость, но теперь это просто слова! Тысячелетиями люди погибали за свободу, но ни­какой свободы не достигли. Нет ни одной свобод­ной нации. Все это, конечно же, не значит, что мы должны ревизовать героические страницы своей истории, но использовать историю с целью разжи­гания какой-либо розни преступно. Независимость - это убежище для националистов, а националисты в большинстве своем - карьеристы. В третьем тыся­челетии мы должны искать во всем объединяющие начала, в том числе и в истории.

- Зачем нам быть свободными друг от друга? Голодный не может чувствовать себя свободным, так же как и нищий не может быть независимым. Чечня будет свободной, если дать ей независимость? Не будет.

- Мое сердце не приемлет войну как таковую. И на этой войне я был бы дезертиром. Не прав в дан­ном случае тот, кто хочет продолжения войны. Че­ченцы - маленький народ, и ему пришлось испы­тать немало трагических дней. Но чеченцы тоже борются за то, чего у них не было и не будет, - за независимость. В то время когда Европа ищет и на­ходит дороги друг к другу, мы ищем отдельные друг от друга пути - зачем? Мне тяжело без чеченцев и тяжело без русских. Я не могу представить себя без русской литературы. Я предпочитаю старые лозунги - братство, единство и чувство общей семьи. Про­шлому не надо мстить кровью. Если мы не сможем прощать свое прошлое, мы никогда не научимся жить.

- Русский народ мы всегда называли старшим братом. Я никогда от этого не отказывался. Сегодня в Чечне и с той и с другой стороны гибнут люди, и я оцениваю это плохо. Поэтому если бы все народы дезертировали с этой войны, было бы лучше.

- Почву для этого готовила так называемая сво­бода. У нас не было вопроса о национальных дви­жениях - плохая или хорошая, со своими идеоло­гическими недостатками, но была объединенная республика. Намерения бывают разные, но когда от­дельные люди получают хотя бы небольшую власть, то они тут же показывают кулак. Сейчас многие бо­рются за власть, власть отдельных кланов становит­ся властью отдельных людей. Национальные движе­ния создавались для культурного возрождения наций, но в этом мире не бывает культурного возрождения отдельных народов, все они взаимосвязаны.

- Иногда и война объединяет. Шамиль способ­ствовал объединению страны — за эти слова мне попало в свое время. Для меня дагестанец тот, кто любит Дагестан, на каком бы языке он ни говорил. Дагестан - это географическое и духовное един­ство. Горцы объединялись, когда на них нападали Чингисхан, Тамерлан, персидские шахи, русские цари. Мой отец сравнивал Дагестан с рогом, который один захватчик передает другому. Но Дагестан всегда боролся. Объединяющим началом здесь была доброта. По-моему, сейчас в наше озлобленное вре­мя нужно стремиться к толстовскому непротивле­нию злу, хотя люди пока к этому и не готовы. И в Чечне, и в Дагестане есть закон мести. Но нужно заменить закон мести законом дружбы. Чеченский народ очень сильно обидели в истории, но они не­правильно делают - мстят. Русский народ не был виноват в трагедии чеченского народа ни тогда, ни сейчас. Виноват режим.

- Во-первых, в России неплохая водка, а во-вторых, она, как и литература, доступна за ее пре­делами. Что же касается мафии, то это вообще ита­льянское изобретение. Мне лично и многим другим дагестанцам русские учительницы принесли Пуш­кина, Лермонтова, Достоевского, Чехова, Ахмато­ву, Пастернака...

- Меня много раз приглашали, но я ни разу не согласился туда ехать. Я считал это большой ошиб­кой. И я свое мнение высказывал, так же как и в 1968 году во время ввода войск в Прагу.

- Не разберешься, кто там бандитские формирования - те или эти? Для меня обе стороны бандиты, если они приносят людям такое горе. Как можно бомбить город, где живут мирные люди? До цивилизованности нам еще далеко.

- Я всегда уважал религию. Я в религиозной се­мье вырос. Мой отец был арабистом, председате­лем шариатского суда, народным поэтом. Он мо­лился всю жизнь - за закрытыми дверями. Религия у нас в большом почете, и есть за что уважать. Но некоторые религиозные деятели сейчас молятся деньгам вместо Бога. Таких всегда высмеивала лите­ратура. Не так давно я встречался с Путаным, раз­говаривал. Я сказал ему, что у меня складывается такое впечатление, что церковь сейчас присоеди­нилась к государству, а литература и культура от государства отделены. Конечно, когда культура была присоединена к государству, для нее это тоже было не всегда хорошо. Но сейчас культурные и духовные ценности подменяют деньги и власть. Все борются за власть. Власть тяжело взять, но можно. Она под­чиняет себе все, но контролировать власть не мо­жет никто.

- Я сам руководитель и имею власть, поэтому могу сказать о себе. Я 52 года председатель Союза писателей в Дагестане. Меня выбирают не потому, что я хороший, а потому что боятся, что хуже при­дет.

- Больше всего мечетей!

- Потому что при коммунистах лучше жили. По­тому что народ получал образование, ликвидиро­вали безграмотность, а теперь к ней вернулись. День­ги сейчас играют главную роль.

- Но при этом надо много платить — за прием, не за учебу.

- Очень редко. Учиться заставляли и образова­ние давали. Работа была. Думаю, что за коммунис­тов голосуют потому, что был порядок. Люди лю­бят порядок, а теперь больше несправедливости, открытой, циничной. Тогда все-таки закона боялись, а теперь открытое беззаконие. Раньше человек был под контролем - не столько партии, но под кон­тролем народа. Из какого бы аула он ни был! То, что раньше было позором, теперь стало героиз­мом.

- Я написал поэму о трех женах и попытался отразить в ней эпохи, в которых мы жили и живем. Первая жена оказалась очень строгой. Умерла. Вто­рую взял за красоту - оказалась легкомысленной проституткой. Надо искать третью - чтобы была ум­ной, красивой и доброй. Но когда увидишь третью жену, вспоминаешь первую и думаешь, что она была лучше всех. Так человеку кажется. Мы выбираем де­путатов - но они же просто бессовестные, органи­зуют себе зарплаты, это их главная забота, а не на­род. Поэтому люди вспоминают коммунистическое время.

- Я большой пессимист и уважаю пессимистов. Мы много страдали от оптимистов. Эти телефон­ные поцелуи и митинговая любовь... от этого детей не бывает. Сейчас воюют молодые - с большим оптимизмом. Старики, по-моему, жалеют об этом. Я рад, что я никого не убивал.

- Три раза. Я был в Саудовской Аравии по приглашению короля еще тогда, когда у СССР не было дипломатических отношений с этой страной. Я был в Эмиратах, сестра эмира оказалась моей поклон­ницей и сделала мне приглашение в Саудовскую Аравию. Тогда они были удивлены, что я купил Кораны для дагестанцев. Я принимал участие в пер­вом заседании по установлению дипломатических отношений.

- Нет. Моя дочь звонит и проверяет, молился ли я.

- Я думаю, что вера в единого Бога - это глав­ное.

- Я сожалею о том, что дал себя обмануть. То­ропился судить обо многом, к чему не был подго­товлен. Мне было 23 года в 1947 году, и я выступил на митинге с осуждением Ахматовой и Зощенко. Меня отец спросил: «Ты их читал?» Я ответил: «Не читал». «А что тебе тогда надо?» - сказал он.

- Человек волен совершать хорошие или плохие поступки в любое время и при любом строе. Даже в самой благоприятной обстановке подлец совершает подлость. Честный же человек остается таковым, невзирая на обстоятельства. Что касается меня, то в рай мне попасть, наверное, нельзя. В ад - тоже не хочется. Может быть, мне найдут какой-нибудь про­межуток между ними? Хотя середины там и нет. А в жизни можно искать золотую середину, признавать человека со всеми его недостатками. Человеку свой­ственно ошибаться. Но недостатки нельзя путать с подлостью. Из советского времени не нужно делать пугало, оно ушло вместе со всем плохим и хоро­шим, что в нем было. А подлость не исчезла, как и не исчезла честь. Мы все спутали. Надо помнить, что страна - это не то же самое, что государство, а Родина - не то же, что страна. Увы, за плохим в нашей жизни в последнее время чаще всего не на­ступает ничего хорошего. Так что я пессимист и в этой жизни, и в той.

- Я пишу поэму «Дороги и время». Мы часто дороги меняли - ленинский путь, сталинский, ельцинский... Но нельзя менять Божью дорогу.

Сейчас пишу главу о моей жене. О жизни, о смер­ти, о молодости, о старости. Раньше в литературе поднимались такие большие темы, как война и мир, преступление и наказание, отцы и дети, былое и думы. Русская литература спрашивала - а судьи кто, кто виноват, что делать, что день грядущий нам готовит? А я писал о любви к женщине.

 - «Журавли» - это не столько литературное яв­ление, сколько жизненное. Это прежде всего сим­вол нашей памяти о погибших. Сейчас в мире око­ло 30 памятников по мотивам «Журавлей». Я просто попал в болевую точку этим стихотворением. И оно стало песней. Мне очень повезло с переводчиком - Гребневым. У меня были «джигиты», а он сделал «солдаты». И этот образ стал близок всем.

- Никто. Старая переводческая школа закончи­лась. Если бы ее не было, то не было бы Кайсына Кулиева, Мустая Карима, Давида Кугультинова, меня не было бы тоже. По-русски я писать не умею. Раньше, в молодости, писал доклады. У меня были прекрасные переводчики - Сергей Городецкий, Илья Сельвинский, они мои плохие стихи перево­дили хорошо.

- С Сергеем Михалковым, каждую неделю зво­ним друг другу.

- Я не читал новых слов. А мелодия хорошая. Старое не должно обязательно заменяться новым. Хорошо, что возвращен Бунин, но это не значит, что мы должны забыть Горького. Коран - это книга тысячелетия, ни одной буквы не изменено. А гим­ны и поэзия меняются, как погода.

- Когда-то я написал о Дагестане:

Посвящу тебе звонкие гимны, 

И слова, превращенные в стих.

Меня просили написать гимн Дагестана. Но в этом жанре, увы, нет места для настоящей поэзии.

- Есть. Мы надеялись, что придет демократия, исчезнет цензура и литература станет хорошей. Цен­зура исчезла, но почему же тогда не появилось ни одной крупной и значимой для литературы вещи: поэмы, повести, романа, ни одного нового имени? Почему все уехали? Почему Евтушенко, Коржавин живут на Западе? Откуда такое повальное бегство? Может быть, я со своими ослепшими глазами де­лаю неправильные выводы? Но ничего того, что бы меня взбудоражило в современной литературе, я не нашел. Поиски есть, находок нет.

- Надо быть не великим, а взрослым. Надо отвечать за слово и страну. Мне кажется, теперь время шарлатанов и налетчиков. Шарлатану не надо ни за что отвечать. Ни в литературе, ни в жизни. Если бы я знал, почему это происходит, я бы написал об этом. Вы там в центре сидите — может, вы знаете?

- Жаль, мы только начали говорить... А на хоро­ший разговор нужно два дня, не меньше.